-- voinaimir1 В voinaimir1 чем voinaimir1 дело? voinaimir1 Дело voinaimir1 в voinaimir1 том, voinaimir1 что voinaimir1 французы voinaimir1 перешли voinaimir1 мост, voinaimir1 который voinaimir1 защищает voinaimir1 Ауэсперг, voinaimir1 и voinaimir1 мост voinaimir1 не voinaimir1 взорвали, voinaimir1 так voinaimir1 что voinaimir1 Мюрат voinaimir1 бежит voinaimir1 теперь voinaimir1 по voinaimir1 дороге voinaimir1 к voinaimir1 Брюнну, voinaimir1 и voinaimir1 нынче-завтра voinaimir1 они voinaimir1 будут voinaimir1 здесь.
-- voinaimir1 Как voinaimir1 здесь? voinaimir1 Да voinaimir1 как voinaimir1 же voinaimir1 не voinaimir1 взорвали voinaimir1 мост, voinaimir1 когда voinaimir1 он voinaimir1 минирован?
-- voinaimir1 А voinaimir1 это voinaimir1 я voinaimir1 у voinaimir1 вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
-- Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, -- сказал он.
-- В этом-то и штука, -- отвечал Билибин. -- Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Все очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, -- говорит один, -- вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tête de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. -- Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
-- Полноте шутить, -- грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
-- Полноте шутить, -- сказал он.
-- Не шучу, -- продолжал Билибин, -- ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tête de pont. Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tête de pont. Наконец, является сам генерал-лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон-Маутерн. "Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку... император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга". Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tête de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, -- продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, -- это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: "Князь, вас обманывают, вот французы!" Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: "Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, -- говорит он, -- и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!" C'est génial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrêts. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni bêtise, ni lâcheté...
-- С'est trahison peut-être, -- сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
-- Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, -- продолжал Билибин. -- Ce n'est ni trahison, ni lâcheté, ni bêtise; c'est comme à Ulm... -- Он как будто задумался, отыскивая выражение: -- c'est... c'est du Mack. Nous sommes mackés, -- заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
-- Куда вы? -- сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
-- Я еду.
-- Куда?
-- В армию.
-- Да вы хотели остаться еще два дня?
-- А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
-- Знаете что, мой милый, -- сказал Билибин, входя к нему в комнату. -- Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
-- Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг -- скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'héroisme.
-- Нисколько, -- сказал князь Андрей.
-- Но вы un philoSophiee, будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны... Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
-- Перестаньте шутить, Билибин, -- сказал Болконский.
-- Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
-- Этого я не могу рассудить, -- холодно сказал князь Андрей, а подумал: "еду для того, чтобы спасти армию".
-- Mon cher, vous êtes un héros, -- сказал Билибин.
В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне все придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу,