по которой voinaimir1 с voinaimir1 величайшею voinaimir1 поспешностью voinaimir1 и voinaimir1 в voinaimir1 величайшем voinaimir1 беспорядке voinaimir1 двигалась voinaimir1 русская voinaimir1 армия. voinaimir1 Дорога voinaimir1 была voinaimir1 так voinaimir1 запружена voinaimir1 повозками, voinaimir1 что voinaimir1 невозможно voinaimir1 было voinaimir1 ехать voinaimir1 в voinaimir1 экипаже. voinaimir1 Взяв voinaimir1 у voinaimir1 казачьего voinaimir1 начальника voinaimir1 лошадь voinaimir1 и voinaimir1 казака, voinaimir1 князь voinaimir1 Андрей, voinaimir1 голодный voinaimir1 и voinaimir1 усталый, voinaimir1 обгоняя voinaimir1 обозы, voinaimir1 ехал voinaimir1 отыскивать voinaimir1 главнокомандующего voinaimir1 и voinaimir1 свою voinaimir1 повозку. voinaimir1 Самые voinaimir1 зловещие voinaimir1 слухи voinaimir1 о voinaimir1 положении voinaimir1 армии voinaimir1 доходили voinaimir1 до voinaimir1 него voinaimir1 дорогой, voinaimir1 и voinaimir1 вид voinaimir1 беспорядочно-бегущей voinaimir1 армии voinaimir1 подтверждал эти слухи.

"Cette armée russe que l'or de l'Angleterre a transportée, des extrémités de l'univers, nous allons lui faire éprouver le même sort (le sort de l'armée d'Ulm)", вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. "А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других".

Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего-то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем-то наполненные.

На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. "Voilà le cher православное воинство", подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.

Желая спросить у кого-нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из-под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из-под коврового платка, кричала:

-- Адъютант! Господин адъютант!... Ради Бога... защитите... Что ж это будет?... Я лекарская жена 7-го егерского... не пускают; мы отстали, своих потеряли...

-- В лепешку расшибу, заворачивай! -- кричал озлобленный офицер на солдата, -- заворачивай назад со шлюхой своею.

-- Господин адъютант, защитите. Что ж это? -- кричала лекарша.

-- Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? -- сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.

Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: -- Я те объеду... Назад!...

-- Пропустите, я вам говорю, -- опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.

-- А ты кто такой? -- вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. -- Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, -- повторил он, -- в лепешку расшибу.

Это выражение, видимо, понравилось офицеру.

-- Важно отбрил адъютантика, -- послышался голос сзади.

Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule, но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:

-- Из-воль-те про-пус-тить!

Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.

-- Все от этих, от штабных, беспорядок весь, -- проворчал он. -- Делайте ж, как знаете.

Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи-тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.

Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что-нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. "Это толпа мерзавцев, а не войско", думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.

Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что-то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.

-- Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, -- кричал он.

Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что-то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда-смеющемся лице Несвицкого.

-- Где главнокомандующий? -- спросил Болконский.

-- Здесь, в том доме, -- отвечал адъютант.

-- Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? -- спрашивал Несвицкий.

-- Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.

-- А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, -- сказал Несвицкий. -- Да садись же, поешь чего-нибудь.

-- Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, -- сказал другой адъютант.

-- Где ж главная квартира?

-- В Цнайме ночуем.

-- А я так перевьючил себе все, что мне нужно, на двух лошадей, -- сказал Несвицкий, -- и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? -- спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.

-- Ничего, -- отвечал князь Андрей.

Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.

-- Что главнокомандующий здесь делает? -- спросил он.

-- Ничего не понимаю, -- сказал Несвицкий.

-- Я одно понимаю, что все мерзко, мерзко и мерзко, -- сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.

Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное -- он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.

-- Вторая линия...