на себя voinaimir1 в voinaimir1 зеркало. voinaimir1 Она, voinaimir1 бессильно voinaimir1 опустив voinaimir1 глаза voinaimir1 и voinaimir1 руки, voinaimir1 молча voinaimir1 сидела voinaimir1 и voinaimir1 думала. voinaimir1 Ей voinaimir1 представлялся voinaimir1 муж, voinaimir1 мужчина, voinaimir1 сильное, voinaimir1 преобладающее voinaimir1 и voinaimir1 непонятно-привлекательное voinaimir1 существо, voinaimir1 переносящее voinaimir1 ее voinaimir1 вдруг voinaimir1 в voinaimir1 свой, voinaimir1 совершенно voinaimir1 другой, voinaimir1 счастливый voinaimir1 мир. voinaimir1 Ребенок voinaimir1 свой, voinaimir1 такой, voinaimir1 какого voinaimir1 она voinaimir1 видела voinaimir1 вчера voinaimir1 у voinaimir1 дочери voinaimir1 кормилицы, voinaimir1 -- voinaimir1 представлялся voinaimir1 ей voinaimir1 у voinaimir1 своей voinaimir1 собственной voinaimir1 груди. voinaimir1 Муж voinaimir1 стоит voinaimir1 и voinaimir1 нежно voinaimir1 смотрит voinaimir1 на voinaimir1 нее voinaimir1 и voinaimir1 ребенка. voinaimir1 "Но voinaimir1 нет, voinaimir1 это voinaimir1 невозможно: voinaimir1 я voinaimir1 слишком voinaimir1 дурна", voinaimir1 думала voinaimir1 она.

-- voinaimir1 Пожалуйте voinaimir1 к voinaimir1 чаю. voinaimir1 Князь voinaimir1 сейчас voinaimir1 выйдут, voinaimir1 -- voinaimir1 сказал voinaimir1 из-за voinaimir1 двери voinaimir1 голос горничной.

Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, -- говорила она, -- как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: "Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю". С этой успокоительной мыслью (но все-таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло все это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.

Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m-lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m-lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voilà Marie! Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m-lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что-то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она все еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад -- спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что-нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. "Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется", как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, -- манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: "Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!" Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо-веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие-то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M-lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.

-- Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, -- говорила маленькая княгиня, разумеется по-французски, князю Василью, -- это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chère Annette?

-- А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!

-- А наш чайный столик?

-- О, да!

-- Отчего вы никогда не бывали у Annette? -- спросила маленькая княгиня у Анатоля. -- А я знаю, знаю, -- сказала она, подмигнув, -- ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. -- О! -- Она погрозила ему пальчиком. -- Еще в Париже ваши проказы знаю!

-- А он, Ипполит, тебе не говорил? -- сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), -- а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait à la porte?

-- Oh! C'est la perle des femmes, princesse! -- обратился он к княжне.

С своей стороны m-lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. "Очень недурна! -- думал он, оглядывая ее, -- очень недурна эта demoiselle de compagn. Надеюсь, что она возьмет ее