ошибками, наконец, voinaimir1 один voinaimir1 Кутузов voinaimir1 одерживает voinaimir1 действительную voinaimir1 победу, voinaimir1 уничтожает voinaimir1 charme voinaimir1 французов, voinaimir1 и voinaimir1 военный voinaimir1 министр voinaimir1 не voinaimir1 интересуется voinaimir1 даже voinaimir1 знать voinaimir1 подробности.

-- voinaimir1 Именно voinaimir1 от voinaimir1 этого, voinaimir1 мой voinaimir1 милый. voinaimir1 Voyez-vous, voinaimir1 mon voinaimir1 cher: voinaimir1 ура! voinaimir1 за voinaimir1 царя, voinaimir1 за voinaimir1 Русь, voinaimir1 за voinaimir1 веру! voinaimir1 Tout voinaimir1 ça voinaimir1 est voinaimir1 bel voinaimir1 et voinaimir1 bon, voinaimir1 но voinaimir1 что voinaimir1 нам, voinaimir1 я voinaimir1 говорю voinaimir1 -- voinaimir1 австрийскому voinaimir1 двору, voinaimir1 за voinaimir1 дело voinaimir1 до voinaimir1 ваших voinaimir1 побед? voinaimir1 Привезите voinaimir1 вы voinaimir1 нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда -- un archiduc vaut l'autre, как вам известно -- хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!... Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait exprès, comme un fait exprès. Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.

-- Как занята? Вена занята?

-- Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.

Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.

-- Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, -- продолжал Билибин, -- и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murât et tout le tremblement... Вы видите, что ваша победа не очень-то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель...

-- Право, для меня все равно, совершенно все равно! -- сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. -- Как же Вена взята? А мост и знаменитый tête de pont, и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, -- сказал он.

-- Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но все-таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.

-- Но это все-таки не значит, чтобы кампания была кончена, -- сказал князь Андрей.

-- А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffourée de Dürenstein, вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, -- сказал Билибин, повторяя одно из своих mots, распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. -- Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main à l'Autriche, и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio.

-- Но что за необычайная гениальность! -- вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. -- И что за счастие этому человеку!

-- Buonaparte? -- вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot. -- Buonaparte? -- сказал он, ударяя особенно на u. -- Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grâce de l'u. Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court.

-- Нет, без шуток, -- сказал князь Андрей, -- неужели вы думаете,что кампания кончена?

-- Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во-первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), армия разбита, столица взята, и все это pour les beaux yeux du Сардинское величество. И потому -- entre nous, mon cher -- я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.

-- Это не может быть! -- сказал князь Андрей, -- это было бы слишком гадко.

-- Qui vivra verra, -- сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.

Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, -- он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.

Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.

Он пробудился...

"Да, все это было!..." сказал он, счастливо, детски-улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.

На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель-адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.

Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.

-- Но особенно хорошо, -- говорил один, рассказывая неудачу товарища-дипломата, -- особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?...

-- Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим-то пользуется этот Дон-Жуан,