-- А наша часть? -- спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто все, но только не это, могло случиться.

-- Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему-нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что...

-- Этого только недоставало! -- перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. -- Я женщина; по-вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать... Un bâtard, -- прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.

-- Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, -- ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит все? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, ничего не останется. Это верно.

-- Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, -- сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.

-- Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, -- нетерпеливо заговорил князь Василий. -- Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.

Видимо, что-то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.

-- Это было бы хорошо, -- сказала она. -- Я ничего не хотела и не хочу.

Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.

-- Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, -- сказала она. -- Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.

-- Да, но ты не одна, у тебя сестры, -- ответил князь Василий.

Но княжна не слушала его.

-- Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме...

-- Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? -- спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.

-- Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.

Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.

-- Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что все это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей...

-- Тех людей, которые всем пожертвовали для него, -- подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, -- чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, -- прибавила она со вздохом, -- я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.

-- Ну, voyons, успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.

-- Нет, у меня злое сердце.

-- Я знаю твое сердце, -- повторил князь, -- ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, пока есть время -- может, сутки, может, час; расскажи мне все, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание -- свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.

-- Теперь я все поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, -- говорила княжна.

-- Hе в том дело, моя душа.

-- Это ваша protégée, ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.

-- Ne perdons point de temps.

-- Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, -- я повторить не могу, -- что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.

-- Nous у voilà, отчего же ты прежде ничего не сказала мне?

-- В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, -- сказала княжна, не отвечая. -- Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, -- почти прокричала княжна, совершенно изменившись. -- И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу все, все. Придет время!

XXII.

В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало-быть, это