Проводив voinaimir1 главнокомандующего, voinaimir1 князь voinaimir1 Василий voinaimir1 сел voinaimir1 в voinaimir1 зале voinaimir1 один voinaimir1 на voinaimir1 стул, voinaimir1 закинув voinaimir1 высоко voinaimir1 ногу voinaimir1 на voinaimir1 ногу, voinaimir1 на voinaimir1 коленку voinaimir1 упирая voinaimir1 локоть voinaimir1 и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно-поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.

Находившиеся в слабо-освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто-нибудь выходил из нее или входил в нее.

-- Предел человеческий, -- говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, -- предел положен, его же не прейдеши.

-- Я думаю, не поздно ли соборовать? -- прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.

-- Таинство, матушка, великое, -- отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.

-- Это кто же? сам главнокомандующий был? -- спрашивали в другом конце комнаты. -- Какой моложавый!...

-- А седьмой десяток! Что, говорят, граф-то не узнает уж? Хотели соборовать?

-- Я одного знал: семь раз соборовался.

Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.

-- Très beau, -- говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, -- très beau, princesse, et puis, à Moscou on se croit à la campagne.

-- N'est-ce-pas? -- сказала княжна, вздыхая. -- Так можно ему пить?

Лоррен задумался.

-- Он принял лекарство?

-- Да.

Доктор посмотрел на брегет.

-- Возьмите стакан отварной воды и положите une pincée (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincée) de cremortartari...

-- Не пило слушай, -- говорил немец-доктор адъютанту, -- чтопи с третий удар шивь оставался.

-- А какой свежий был мужчина! -- говорил адъютант. -- И кому пойдет это богатство? -- прибавил он шопотом.

-- Окотник найдутся, -- улыбаясь, отвечал немец.

Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец-доктор подошел к Лоррену.

-- Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? -- спросил немец, дурно выговаривая по-французски.

Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.

-- Сегодня ночью, не позже, -- сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

-- -- -

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.

В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из-за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.

-- Ах, это вы, mon cousin?

Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.

-- Что, случилось что-нибудь? -- спросила она. -- Я уже так напугалась.

-- Ничего, все то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, -- проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. -- Как ты нагрела, однако, -- сказал он, -- ну, садись сюда, causons.

-- Я думала, не случилось ли что? -- сказала княжна и с своим неизменным, каменно-строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.

-- Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.

-- Ну, что, моя милая? -- сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.

Видно было, что это "ну, что" относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.

Княжна, с своею несообразно-длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.

-- А мне-то, -- сказал он, -- ты думаешь, легче? Je suis éreinté, comme un cheval de poste; а все-таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.

Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло-шутливо, то испуганно оглядывались.

Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.

-- Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, -- продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, -- в такие минуты, как теперь, обо всем надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас... Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.

Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.

-- Наконец, надо подумать и о моем семействе, -- сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, -- ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?

Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него...

-- Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, -- отвечала она, -- чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту...

-- Да, это так, -- нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, -- но, наконец...наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он все имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.

-- Мало ли он писал завещаний! -- спокойно сказала княжна. -- Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.

-- Ma chère, -- сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, -- но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена...

Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.

-- Я тебе скажу больше, -- продолжал князь Василий, хватая ее за руку, -- письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро все кончится, -- князь Василий вздохнул,